И вот когда Макаревич уже отбурчал "странно как-то здесь у вас получается, пока мы поем, официанты котлеты носят" ("Обидели дедушку", - отозвался Маргулис), и затянул "Ты помнишь, как все начиналось", публика в пиджаках и вечерних платьях вспомнила, как слушала Макара на бобинниках, и бросилась чуть не в пляс и уж точно в подпев.
И я вспомнил тоже.
Что ведь не о сегодняшней сытой, но какой-то проблядинной стране, где вовремя предать - значит уметь предвидеть, мы мечтали, когда первый раз услышали по бобиннику про строительство лодок, звавшихся Вера, Надежда, Любовь. Тогда от мысли, что Брежнев - это наше вусюду, охватывала такая же стынь, как сейчас, когда думаешь, что Путин - это наше всегда. Но при Брежневе, и это факт, были идеалы, пусть по принципу от обратного - сейчас же ничего: пустошь, тундра, вечная мерзлота, и трусит по ней в сторону Кремля очередной нефтегазовый Абрамович.
Я только не смог вспомнить, когда мы начали просирать свои лодки - а то, что просрали вместе и с гаванью, и с морем, сомнений нет. Тогда, когда стали смеяться над интелями в пучеглазых очках, не смогшими оторваться от "Нового мира", чтобы заработать бабла? Когда всерьез поверили во всеобщий эквивалент? Тогда, когда усрались от восторга, покупая первый костюм Hugo Boss? (Кстати, вполне возможно. Аксенов в "В поисках грустного бэби" уж и так, и сяк описует приобретение смокинга, обретающего галактическое знаковое значение - как у шапки в "Шапке" Войновича).
Но где-то момент был. Может, когда все равнодушно зевнули на растрел херового, но законно выбранного парламента, - потому что потом жопу стало можно подтирать любой страницей конституции.
Был ведь момент, была точка невозвращения.
Никто почти и не вернулся.
Вот она, "Машина", в пятницу вечером играет в "Европе" на "Крыше".
Journal information