Здесь бы в пору обвинить (привычно) Путина, но следует обвинять не только его, создавшего сверхцентрализованную страну, где шаг из центра - и ты никто. В России в целом не состоялась постиндустриализация, в том числе и урбанистическая. С жутким ограничением персонального автотранспорта в пользу общественного и велосипедов; с созданием общественных пространств уже на уровне дворов и даже домов (вон, у моей немецкой знакомой в средневековом доме после конверсии появились общие, для всех жильцов, лобби на этажах, а внизу - огромная комната для всех: взрослые могу чаи гонять, а дети на брошенных матах кувыркаться), с раздельной сортировкой мусора. У нас многие восстанут против возможности передвигаться по городу на личном авто. Пусть даже приличный постиндустриальный город (включая Мюнхен) живет как за городом: машин мало, на любом газоне можно валяться и загорать, на балконах - жарить шашлыки, а лес вбегает прямо в город. Например, мюнхенский знаменитый Englischer Garten - это, по сути, вклинившийся в город лес. И там развлекаются, например, так:
(Этот снимок я сделал 3 марта прошлого года).
Современные города - это машины по производству качественного наполнения времени. А у нас москва - это машина по перекачиванию денег в свой карман. А Петербург - место обиженного существования среди грязных и пыльных дворцов в невозможности сделать дырочку в деньгопроводе.
Забавно, но за неделю до публикации рейтинга Mercer у меня в "Деловом Петербурге" вышел текст как раз о несвершившейся русской урбанистической постиндустриализации. Привожу его полностью.
ДОГНАТЬ (ХОТЯ БЫ) ИМАТРУ!
Мой друг, питерский музыкант, работающий в Европе, полтора года не был в городе, знакомом до слез. И вот прилетел глотать рыбий жир речных фонарей. За новостями на родине он следил, но на мои ехидные комментарии к происходящему реагировал неизменным: «Ты преувеличиваешь». Даже когда я его просил в этот прилет предельно осторожным на обледеневших тротуарах под сосульками. Он ведь уже привык к жизни в чистеньком, уютненьком европейском городе, где поутру после снегопада все ездят на велосипедах, и где асфальт через час после ливня сух. Мой друг испытывал классическую ностальгию: город, Адмиралтейство, Петропавловка, Невский…
…Он позвонил мне, когда самолет едва коснулся колесами посадочной полосы «Пулково». Сказал, что счастлив. И что, кажется, готов заплакать, и не стыдится. А еще через два часа звонил из питерской квартиры в абсолютной ярости, крича: «Что ЭТО?!! Что ЭТО вообще?!! Что ТУТ происходит?!!»
Я в таком состоянии его видел впервые. Он не срывался, даже когда играл больным, даже когда падал после репетиций от усталости, даже когда работал неделями без выходных… А тут - что?! Ограбили?! Упал и сломал руку?!!
Но повод для шума и ярости оказался простым. Просто моему другу, словно профессору Плейшнеру, ударил в голову воздух: обычный, всем питерцам привычный, грязный, загазованный воздух Петербурга. Музыкант поехал из аэропорта в автобусе. Окна были заляпаны грязью. Кондукторша, принимая плату, была мрачна, как и попутчики в одинаковых черных «дутиках». На всех углах торчал либо полицай, либо просто охранник («Они в городе через каждые пять метров, тут что теперь, концлагерь?!!» - кричал мой друг). На входе в метро его прошмонали, простодушно объяснив, что он «не по-нашему» выглядит (ну да, - бушлат и мюнхенский безразмерный кепарь-«набекренька»). Когда из метро музыкант вышел на Невский, то замер от грязи, гари и ужаса, которого раньше не замечал: Невский проспект – это же автошоссе, подминающее под себя город!..
Потом он, конечно, отошел. Да и я подоспел на подмогу. Ввечеру мы замечательно прогулялись по каналу Грибоедова от Сенной до Мариинского театра – то по завалам черного льда, то прямо по дороге среди грязных машин, и орали из гейневской «Лорелеи»: «Ich weiß nicht, was soll es bedeuten!» – «Я не знаю, как это назвать!». И принаряженные девушки в сапожках на каблуках, смешными курицами ковылявшие по ледовым заносам на балет «Легенда о любви», непонимающе косились на нас…
Я эту картину маслом выставил на обозрение не только затем, что полезно посмотреть на себя со стороны. Человечество вообще начало меняться к лучшему, когда поняло, что располагается не в центре Вселенной, а на периферии одной из галактик.
Для меня существеннее другое.
За всеми сегодняшними городскими дебатами, разговорами о руке Кремля (продвигающей в губернаторы своего ставленника), хриплыми воплями о либерастах и коммунистах, как-то теряется очень важное: Петербург из города индустриальной культуры так и не стал городом культуры постиндустриальной. Позакрывав заводы и пооткрывав бизнес-центры, Питер, с точки зрения идей урбанистики, попал в никуда. У нас ведь очень некомфортно жить. Питер грязен, шумен, загазован, - и покрывающая особняки и дворцы пыль усиливает отчаяние. Из-за черной слякотной жизни зимой по городу не поедешь на велосипеде, даже если разыщешь велодорожку. В Питере нет элементарных для Европы электронных табло, и значит, по городу не поедешь и общественным транспортом. В городе почти нет зелени. Не решена проблема парковок. Открытая на ночь форточка оставляет поутру сажу на подоконнике: жизнь на балконе, возможная летом даже в Финляндии, у нас исключена. Петербург очень сильно проигрывает всем крупным (да и мелким) европейским городам, примерно как Светогорск Иматре, хотя один городок от другого отделяет взмах воробьиного крыла. И какая бы власть в городе ни была, просвещенная или держимордная, она ведь может держать в уме постиндустриальный экологический идеал, - разве нет? За это ведь с должностей не снимают? Совершится этот переход – возможно, и мы, как какие-нибудь немцы, начнем обсуждать, где высаживать в городе медоносы, чтобы привлечь в пчел, или как спастись от расплодившихся куниц, подгрызающих в машинах провода.
Но пока нужно что-то попросту начать делать с грязью. Кстати, никто не может объяснить – а откуда вообще берется она?
Journal information