Блокада, голод, парад, гололед
Что-то в питерском сломалось механизме, - и, возможно, не только в питерском.
Блокадная память всегда была цементом в ленинградском фундаменте – как и военная память в советской. День снятия блокады был днем городского единства. Снимались все противоречия между ментами и трассовыми шалавами, профессурой и лиговской гопотой, коммунистами и вольными художниками: водное перемирие. У всех кто-то в блокаду лег, у кого – в могилу на Волковском, у кого – на Серафимовском. Говорили тихо, вспоминали. Щелкал на улицах блокадный метроном, - он долго еще работал: как всякий случай, проверка связи.
А в этом году 27 января – натуральный день раздора. Люди из Смольного усердно докладывают, что существует день скорби (8 сентября, когда кольцо замкнулось), а в январе должен существовать праздник уничтоженного кольца с военным парадом на Дворцовой площади. А их в упор не слышат какие-то чудики, собирая против парада подписи: их коробит и от милитаризма, и от огосударствления частной истории.
О, русский чиновник! Он всегда умел приписать государству, то есть государю, все победы, сколько бы частных жизней ни скрывал могильный курган. А блокада есть именно сумма частных трагедий: именно это ощущение, кстати, всех и объединяло. Хотя бы потому, что не было «героической обороны» Ленинграда: Гитлер не наступал, а ждал, когда все и так вымрут. Вместо героической обороны была жуткая история о том, как в ХХ веке промышленный город вдруг отматывает назад семь веков, превращаясь в Козельск, осажденный Батыем в 1238-м. Ни водопровода, ни канализации, ни отопления, ни продуктов. Героически умереть, сражаясь за каждый камень, были готовы многие: доты строились прямо в центре, - один, например, был в Толстовском доме на Фонтанке. А вот умирать в Козельске, когда единственным доступным героизмом была достойная смерть, то есть от голода, но без укорота чужой жизни, - такого не ожидал никто. Поэтому разговоры и возникали, да-да, что лучше бы сдаться. И на тех, кто вел такие разговоры, писали доносы, и жертвой такого доноса стал, например, Даниил Хармс. А вот организовать ловлю рыбы сетями на Неве – это, опять же, даже в голову не приходило. И в школах училки по-прежнему твердят детям не про Ленинград-Козельск, а про мужество обороняющихся, стоявших, например, у зенитных орудий, - да только немецкие самолеты сбрасывали бомбы поверх их огня, неприцельно: целью было запугать. И в Большой дом, штаб-квартиру НКВД, ни одна бомба не попала, а в дом Хармса попала.
И вот эта история блокады как частного переживания так же отличается от огосударствленной истории «героической обороны», как реальные истории 28 панфиловцев отличаются от мединского лубка про 28 героев-панфиловцев.
Вот почему меня не напрягают никакие частные инициативы, связанные с военными датами – ни исторические реконструкторы, ни следопыты, ни «Бессмертный полк» - но пугает, когда государство, вызвавшись якобы помогать, подменяет и подминает под себя эти инициативы. Посмотрите, во что теперь превратился «Бессмертный полк», в какое военно-патриотическое шоу, где главное теперь громкая коллективная любовь к Родине, а вовсе не тихая семейная память. И по этой причине томич Сергей Лапенков, один из тех, кто придумал «Бессмертный полк», в рядах полка больше не ходит.
Нормальное государство должно обслуживать частную память: оно вообще должно обслуживать частного человека. Это и есть его работа, вроде консьержки или председателя ТСЖ. Пустить в день снятия блокады дополнительные автобусы от метро до кладбищ с блокадными могилами (идеально – оплатив из бюджета). Позаботиться на кладбищах о жаровнях, чтобы было где греться, и о прочих удобствах, чтобы не было как на Мамаевом кургане, где при строительстве никто не думал, как будут инвалиды подниматься по 200 гранитным ступеням и в какие кусты пойдут по нужде.
А можно и просто хотя бы на один день (я уж молчу про всю зиму!) очистить улицы от снежных торосов и бесконечного, ни песком ни гранитной крошкой не присыпанного льда, чтобы не приходилось скользить, семенить и падать, и набивать синяки, и ломать кости, чертыхаясь и матерясь: 2019 год, а на улицах – до сих пор как в блокаду.
Journal information