Подробности о лекции (я буду говорить в основном о маркерах, отделяющих хорошие книги от дребедени) в моем ЖЖ я уже приводил вот здесь. Но пару часов назад я решил посмотреть, что сам читал в это году. Так вот, из 40 книг 26 относились к non-fiction и были, за исключением требухи Вассермана и Латыпова, очень приличными. А из 14 наименований "художки" не жалко было потрать время лишь на "Зулейху..." Яниной, "Благоволительниц" Литтела и "Покорность" Уэльбека. Все прочее - от "Шантарама" до "Авиатора" и "Лампы Мафусаила" - мог бы и не читать.
Билеты на мою лекцию продаются здесь. Спектакль будет идти 1 час без антракта.
А пока, в качестве бутерброда в буфете перед спектаклем - мой последний текст на "Росбалте". При публикации из него был снят абзац про Хармса, Сталина и вопрос о том, надо ли было сдать Ленинград немцам: "Росбалт" не хочет проблем с Роскомнадзорам. Ниже я привожу текст целиком.
Танцы на льду в Аушвице
Танец на льду Татьяны Навки и Андрея Бурковского (в лагерных робах, с нашитым могендовидом) взорвал не только домохозяек – основную аудиторию Первого канала («Как можно?! На тему смерти?! Концлагерей?!»).
Легко взрываются те, кто ничего не знает; примитивные матрицы и рвутся легко. Если бы мы были читающей страной, то знали бы о книге Паула Гласера «Танцующая в Аушвице»: она недавно вышла на русском. Это документальная история родственницы автора, еврейки, у которой до войны в Голландии была школа танцев. А потом муж выдал ее нацистам, и в лагерях она тоже танцевала, а еще спала с эсэсовцами, с которыми танцевала. И после войны домой не вернулись, потому что те добрые голландцы, которые терпели уничтожение евреев, ей не простили бы шашни с эсэсовцами. У добрых голландцев свой шаблон…
Похоже, не только домохозяйки возмущены танцем Навки. Аудитория «Эха Москвы» (70%) тоже проголосовала, что на тему Холокоста танцевать нельзя.
Этот общий крик («Оставьте хоть что-нибудь святое!», «Не трогайте могил!») говорит не только о крайне низком, буквалистском уровне восприятия культуры (низы всегда протестуют, - это элита с любопытством смотрит на то, что возмущает). Крик говорит о том, что война в России еще не изжита. Это удивительно. Немцами, например, давно изжита, хотя уж им-то пришлось заплатить по счетам сполна. Но немцы прошли денацификацию: тотальную, тяжелейшую переделку нации. А нами не изжита. Возможно (а я думаю, потому что) война нами так и не отрефлексирована.
Рефлексия – это когда ты обсуждаешь предмет со всех сторон, - и у тебя нет запретных тем, зато есть условное наклонение. Ну, например, ты задаешься вопросом: «А не разумнее ли было в блокаду Ленинград немцам сдать?» Для рефлексирующего человека это естественный вопрос. Его многие задавали. Поэт Даниил Хармс, например. Он даже на него ответил, за что и поплатился жизнью. И товарищ Сталин задавал – и тоже не исключал положительного ответа, иначе бы не приказывал бы минировать в Ленинграде стратегически важные объекты.
Рефлексия – это когда ты подвергаешь сомнению любые ценности, включая базовые, вертишь предмет так и сяк. Великий американский астрофизик Карл Саган в книге «Мир, полный демонов» мечтал о том, чтобы каждый студент давал клятву: «Обещаю проверять все, в чем будут убеждать меня правители и вожди». Американцы – великая нация, нация великих ученых. Возможно, потому, что американцы рефлексируют все, происходящее с ними, не застывая на бинарных оппозициях «свой – чужой», «черное – белое». Вот почему они способны издать книгу с названием The Lies My Teacher Told Me – «Все, что наврал мне школьный учитель истории». Если бы Голливуд взялся про историю о 28 панфиловцах, это мог быть фильм о том, как почти все солдаты погибли. Но как один, внесенный в списки погибших, выжил и пошел служить в полицаи. А другой тоже выжил и вернулся к жене, которая не пустила его на порог, потому ей больше нравился статус вдовы героя… И это мог быть потрясающий фильм. А у нас министр примитивной культуры Мединский называет свиньями всех, кто посмел усомниться в святом подвиге и благословляет примитивнейший по замыслу фильм, где рефлексии нет ни малейшего места.
Рефлексия необходима. Ханна Арендт – ученица Хайдеггера (знаменитого философа, одевшего, однако, свастику на рукав в обмен на университетскую кафедру), еврейка, сбежавшая в США от Гитлера – написала в свое время жуткую книгу «Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме». Адольф Эйхман отвечал у Гитлера за Холокост, после войны сбежал в Аргентину, его выкрали израильтяне и судили, приговорив к смерти. Книга Арендт многим евреям не понравилась. Потому что Арендт писала и про то, что не укладывается в привычные схемы. И о еврейских зондер-командах в лагерях, и о еврейской полиции в гетто, которая ловила беглецов и выдавала гестапо. И о партизанах, порой убивавших евреев.
Про последнюю тему у нас вообще молчок (партизаны же поголовно святые, правильно, товарищ Мединский?), как и молчок про то, что нацисты уничтожали не только евреев, но и цыган, пациентов психбольниц и гомосексуалов. Например, Сергей Набоков, родной брат Владимира Набокова, погиб в нацистском лагере, он был гомосексуал.
Реальность намного сложнее примитивных схем. Примитивными моделями оперируют общества застывшие или деградирующие. А развивающие не боятся проверять основы на прочность, не боятся обсуждать, и танцевать, и даже смеяться там, где примитивные натуры застывают в негодовании. Когда-то Роман Трахтенберг, объясняя разницу между русским и еврейским юмором, сказал, что евреи смеются надо всем, даже терактами («и это правильно, иначе сойдешь с ума»). У него в клубе грязных эстетов «Хали-Гали» был номер «Эсэсовка и еврей» - клуб был закрытым, поэтому не рискну пересказать содержание, но матрица рвалась у многих, но Трахтенберг сознательно на это шел.
Разрыв шаблона, поворот, сомнение, даже просто новая эстетика (спеть там, где раньше танцевали и станцевать там, где раньше пели) – это все движет мир. Я не обсуждаю сейчас тот смысл, который был вложен в костюмированный танец Навки и Бурковского (потому что и хулителям танца неважен этот смысл), я просто констатирую: если страну возмущает локальное, крохотное, небольшое отклонение от привычного шаблона – значит, страна деградирует.
У Радзинского есть один текст. Там товарищ Бухарин сначала сознательно разрабатывает программу понижения уровня культуры (иначе рабочий не поймет Моцарта), а потом, выполнив задачу оглупления нации, слушает пластиночку с Моцартом, и понимает, что в оболваненной стране ему недолго жить.
Я не могу остановить оглупление, опрощение, упрощение, культурную деградацию целой страны, которая требует запретить не только робы на льду, но Фабра в Эрмитаже, Павленского на Красной площади, да и вообще все-все-все пугающее, непохожее, вызывающее.
Но могу сказать тем, кто думает так же, как и я: вы не одиноки.
И еще: лучше уж остаться совсем одному, чем падать вместе с толпой.
Journal information