Сняли с поста директора музея Арктики и Антарктики Виктора Боярского. Музей (прелестный совершенно, я его включил в 5 лучших технических музеев Петербурга) занимает здание бывшей единоверческой церкви. Когда директора сняли, все сказали: ага! - однако Боярский в интервью объяснил, что не обязательно "ага", возможно и "угу". Т.е. РПЦ на музей наезжала, однако не исключен вариант, что это Росгидромет, которому принадлежит музей, хочет спеть дуэтом с церковью песню про переезд, чтобы отжать бабло на переезд.
Как бы то ни было, важно, чтобы музей остался там, где он сейчас.
Это вам не Военно-Морской музей, который мало проиграл от переезда из здания Биржи (но Биржа без музея разрушается), не считая того, что военно-морским музейщикам не хватило фантазиив новом здании, бывших Морских казармах, сделать бассейн, где можно запускать модели кораблей.
Про необходимость сохранить музей Арктики и Антарктики в бывшей церкви на Марата я написал гневный текст для Росбалта.
Вот он.
МОЛИТВА ЗА АРКТИКУ (И АНТАРКТИКУ)
Попытки православной церкви выселить петербургский музей Арктики и Антарктики (музей – прелестная бонбоньерка, впечатляющая артефакт, эдакая улитка, перебравшаяся в чужой домик, да там и обустроившаяся) – сущее безобразие. Несмотря на то, что, да, музей занимает здание, которое не менее бесстыдным образом отняли у в 1920-х единоверческой церкви. Несмотря на то, что с 2013 года в стране действует закон о возвращении РПЦ исторических зданий.
Это безобразие как минимум по минимум трем причинам.
Первое: нельзя восстанавливать справедливость, совершая новую несправедливость.Выселение музея в новое здание – это не просто стресс для музея и общества, это изменение смысла сегодняшнего музея. Сейчас музей Арктики и Антарктики демонстрирует не (с)только чучела белых медведей, набор хирургических инструментов для операции во льдах и личные вещи полярника Чилингарова, столько время смены идей. Подвешенный под куполом церкви гидроплан фиксирует момент, когда огосударственная, принудительная, массовая вера русского человека в Бога принудительно сменилась огосударственной, массовой верой в то, что человек покорит природу при помощи науки и техники. Именно это делает музей уникальным. Насильственный отъем зданий у церкви в 1920-х и 1930-х был мерзостью. Но точно такая же мерзость – сегодняшнее выселение из обжитых церковных помещений школ, музеев, концертных залов. Единственной нравственной моделью поведения здесь могла быть та, которую я называю «финской». Я как-то спросил актера Вилле Хаапасало, не мечтают ли финны о возврате части Карельского перешейка, которая была нагло, бесстыже и несправедливо оттяпана Советским Союзом. И Вилле ответил, что нет, потому что сейчас там живет несколько миллионов русских, и возвращать эту землю – значит совершать новый грех. Вот это – я понимаю, христианство. А то, что творит сегодня РПЦ – это рейдерский передел.
Вторая причина: законом 2013 года (пролоббированным РПЦ) вообще нельзя пользоваться. После прихода к власти большевиков 1917 года вся частная собственность в России была уничтожена. Это было преступление, но в данном случае важно, что оно было совершено в отношении всех. В 1990-х нужно было либо идти на реституцию, возвращая собственность абсолютно всем прежним владельцам (так поступили в Восточной Европе, и это был очень тяжелый процесс), либо, признав необратимость перемен, не возвращать никому. Сегодня получается, что Никита Лобанов-Ростовский вернуть семейное гнездо, занятое отелем Four Seasons, не может, а РПЦ – почему-то может. Это называется бизнесом на госпреференциях. Христианства здесь ни капли.
Третья причина – сугубо теософская, но она важна всем, кто когда-либо задумывался о Боге, вере, религии, церкви, а поэтому важна многим. Русская церковь после короткого ренессанса веры в 1990-х превратилось в отдел ЦК КПСС по идеологии, совмещенный с отделом имущества и финансов: в центральный распределитель по удовлетворению религиозных запросов с приданной матбазой. Русское христианство сегодня (да и вчера) – это чтоб церковь стояла да чтоб иконы намоленные были. А для особо искушенных – чтобы литургия строго по правилам. Между тем откройте Новый завет и попробуйте найти там хоть строчку, хоть полстрочки про обрядово-храмовую сторону веры. Церковь для Иисуса – это люди и их вера. «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них», - и все. Иисус был озабочен душами, а не кирпичами. Никаких церквей он строить никому не завещал, а в имевшемся храме вел себя примерно так же, как Pussy Riot: безобразничал, громил околоцерковный бизнес, переворачивал столы. Если христианину необходимо место для встречи с такими же христианами, он его ищет, арендует, создает по силам и финансам. Представление о «намоленности» предметов – это язычество, а не христианство. Вот почему протестанты спокойно относятся к тому, что опустевший храм переоборудуется под жилье или пивную: церковью кирпичи делает не купол, а вера. Быть храму или не быть, и какой храм по силам содержать – должна решать местная община, местные верующие, а никакое не церковное начальство. И если я, атеист, должен православным разжевывать эти христианские прописи, - значит, нынешнее православие имеет к христианству весьма отдаленное отношение.
Четвероевангелие – тонюсенькая книжечка, и даже весь Новый завет не больно толст. Прочитать легко. Правила и принципы учения, изложенные там, просты, понятны и, бы сказал, практичны. Вот почему многие из них вошли в кровь и плоть западной культуры, стали частью западной морали, к которой Россия тоже имеет некоторое отношение. Христианин, у которого много лет назад отобрали храм, не выгоняет из него людей, которые там обустроились. Он либо строит новый храм, либо строит для этих людей здание, в котором им будет удобнее, чем в церкви. Это и есть христианство: любовь к другому, как к себе самому.
И последнее. В Париже близ метро Arts et Métiers находится одноименный музей ремесел и профессий. Будете рядом – заскочите, он бесплатный. Музей со всеми своими 80 миллионами экспонатов с 1802 года занимает здание бывшего монастыря Сен-Мартен-де-Шан, который был реквизирован у католической церкви вследствие революции. Там, как и в нашем Музее Арктики и Антарктики, тоже висит под церковным куполом самолет. Как и Музей Арктики, Музей Ремесел фиксирует момент перехода от идеалистического восприятия мира к реалистическому.
И это прекрасно.
Может быть, поэтому французы и называют свою страну Belle France.
Journal information